Я привык узнавать все новости через различные СМИ и ленты в соцсетях. Но, как выяснилось, они не всегда дают полную информацию об окружающем мире. А дело было так: я встретил у лифта свою соседку, по совместительству молодую и очень красивую девушку, — с коляской. В коляске лежал малыш. Когда мы виделись с соседкой в прошлый раз, никакой коляски не было, и ничего не предвещало ее появления. Я возмутился — как же так, целыми днями я читаю различные солидные издания и думаю, что в курсе всех новостей, а на деле выходит — ни одно из них не упомянуло про малыша! По крайней мере, я не мог ничего такого припомнить.
Придя домой, я стал внимательно искать хоть какую-нибудь информацию про этого ребенка на разных сайтах, изучил все новостные порталы, ленты в блогах и соцсетях и даже заглянул на сайт своей районной газеты, чего никогда раньше не делал, но ничего не нашел.
Попадалось много заметок про чьи-то смерти: из-за несчастных случаев, аварий, убийств, а также от старости и болезней. А про рождение ребенка — ни одной новостишки. Ни одно издание не удосужилось опубликовать хотя бы крохотулечку про этого малыша. Он родился, а его рождение совершенно проигнорировали, как будто его и не было! И как спрашивается, я должен был узнать, что у меня родился сосед?
Почему-то принято считать, что только смерть человека заслуживает упоминания в новостях. Но это несправедливо. Журналисты поступают нечестно, когда говорят об умерших, но не говорят о родившихся. Ведь если верить новостям, то население мира каждый день уменьшается, но это же неправда, на самом деле все не так. О рождении человека необходимо сообщать хотя бы потому, что этот человек тоже рано или поздно умрет, а значит, будет достоин упоминания. Так почему бы сразу не осветить его рождение, чтобы потом, когда он умрет, можно было про него сказать — ах да, ведь мы помним, как он родился, мы читали ту заметку, где говорилось о нем, тогда еще никому неизвестном, а теперь, когда он умер, наконец-то выяснилось, что это был хороший человек, и грустно, что его с нами больше нет.
И вот я, человек, привыкший получать информацию из СМИ и доверять им, оказался в неловкой ситуации: ребенок родился, но я узнал про это не из новостей, а только встретив его у входа в квартиру. Меня крайне возмутил этот факт, и я, будучи репортером солидного издания, решил все исправить, чтобы с другими не случилось такого казуса.
Я отправился к единственному надежному источнику, способному конкурировать с любым новостным порталом, — к консьержке Надежде Петровне. У нее всегда есть самая свежая инсайдерская информация, причем получает она ее моментально. Не знаю, как ей это удается. Вот пример. Однажды я вышел из квартиры и нажал в лифте на кнопку первого этажа. Когда двери уже закрылись и лифт поехал вниз, я вспомнил, что забыл выключить утюг. Пришлось доехать до первого этажа, чтобы потом вернуться обратно, но пока ехал, совершенно позабыл про надобность возвращаться и выключать утюг. И вот я уже хотел выйти на первом этаже из лифта, как вдруг одна старушка (живет этажом ниже меня) остановила меня прямо в кабинке и говорит: «Мне Надежда Петровна передала, что вы забыли выключить утюг».
Я подсчитал, что мой лифт едет с моего этажа до первого за 35 секунд. Как Надежда Петровна за эти 35 секунд узнала про утюг, для меня загадка, ведь я никому про это не говорил. Подозреваю, что в прошлом эта милая на вид женщина работала на спецслужбы. И, возможно, вся ее дружелюбность, отзывчивость и так далее — не иначе как актерские ужимки хладнокровного и расчетливого профессионала, которого внедрили в наш подъезд следить за иностранными агентами и экстремистами.
Надежда Петровна рассказала, что ребенка зовут Паша. Меня опечалило это известие, ведь получается, когда он вырастет, превратится в Павла. Более того — в Павла Николаевича. А Павел Николаевич звучит уж очень как-то серьезно, с таким именем придется быть важным дядей, надевать брюки, да к ним еще и туфли, покупать приличную машину, ходить на ответственную работу. И сколько еще всяких других проблем!
Тут я вспомнил американские фильмы, где герои и в детстве и в зрелости всегда остаются Джоном или Кэти. Каждый кадр подобного, пусть даже самого трагического фильма, пронизан такой красотой, что хочется попасть туда в этот кадр и пожить с этими киношными ребятами, посидеть рядом с ними на лавочке в парке, поесть в кафешке. А когда видишь похожий кадр в русском кино — кадр, вроде бы повторяющий все ракурсы американского, но почему-то пронизанный абсолютной безысходностью, — то ничего не хочется, кроме как выключить и уйти, уехать, убежать. Может это происходит потому, что в России Оля и Дима вырастают и становятся Ольгой и Дмитрием? А Зина и вовсе превращается в Зинаиду Эдуардовну! А если она вдобавок еще и Зильберштейн, то как тогда жить? Ведь это уже совсем ни в какие рамки не лезет!
Мне удалось выяснить, что малыш родился 1 февраля. К его появлению готовились, его бабушка связала ему носки, штанишки и шапочку. Причем эта не такая уж старая женщина после рождения малыша сразу превратилась в бабушку и стала будто бы старше. Вот так обычно какая-то случайность и непредвиденность переводит нас в другой статус. Мне однажды исполнилось 18 лет, и я сразу внезапным образом стал совершеннолетним, хотя для этого ничего особенного не делал — просто жил. А еще, как и этот малыш, я тоже когда-то однажды родился, но и для этого вроде бы ничего не делал. По крайней мере, не помню, чтобы я как-то слишком старался. То есть выходит, что рождаешься ты не по своей воле, а жить потом приходится тебе, а не кому-то другому. И думается иногда, что может пусть бы кто-то другой жил за меня мою жизнь, а я бы лучше посмотрел сериальчик про это, но нет, приходится все делать самому… Хотя я, кажется, отвлекся от темы.
Примерно через неделю мы встретились с этим малышом в лифте — я стоял, а он лежал в коляске. Над ним на стене лифта красовалась надпись «Не психуй». Причем последние три буквы этой надписи были явно сделаны другой рукой и тоже представляли собой слово. Судя по всему, кто-то, чтобы замаскировать это слово, не оставляющее никаких сомнений в тленности бытия, приписал перед ним несколько дополнительных букв. Причем второй автор вроде пытался сначала стереть три буквы, но они были так искусно выцарапаны первым, явно делавшим надпись на века, что пришлось добавить другие.
Я смотрел на этого малыша и почему-то вспомнил своего котенка. Он жил у меня, когда я был маленьким. Очень милый и забавный котенок. Но потом он вырос, и его настиг экзистенциальный ужас: он осознал бренность бытия, потерял радость к жизни и превратился в толстого ленивого депрессивного кота. Целыми днями он спал, а когда не спал, то ел. А когда не ел, то ходил в туалет. Потом он умер. Вот и вся жизнь. С тех пор в каждом котенке, каким бы трогательным и забавным он ни был, я вижу зачатки того экзистенциального кошмара, случившегося с моим толстым котом. И вот я смотрел на ребенка в коляске, которая почти касалась надписи на стене лифта, и думал о том, что и этот малыш когда-нибудь станет тем, кто пишет такие надписи, или тем, кто пытается их маскировать.
Недавно я наткнулся на старенькую и совсем пожелтевшую газету, вышедшую ровно 18 лет назад. Но в ней ничего не говорилось о родившихся тогда людях. А если бы там говорилось о родившемся в тот день малыше, то я бы знал, что вот сегодня, 18 лет спустя он отмечает свое совершеннолетие. Возможно, я нашел бы его в соцсетях и поздравил бы. И написал бы, что знаю его с самого рождения и сам видел, как он родился. Вернее, видел заметку в газете про его рождение. И он бы наверно обрадовался, рассказал бы своей маме и друзьям, меня тоже пригласили бы на день рождения, и я принес бы торт или коробку конфет. И мы бы сидели за чаем и ели бы торт или конфеты из коробки и жаловались на то, как трудно жить. И от этих совместных жалоб всем стало бы легче.
Но ничего этого нет. Никто не написал 18 лет назад такой заметки. И сегодня я не иду ни к кому с тортом или с коробкой конфет.
