Музей неслучившейся революции

В конце прошлого века немецкий философ Герман Люббе выдвинул тезис о «сокращении пребывания в настоящем». Одним из ключевых симптомов этого явления Люббе назвал интенсивно ускоряющуюся музеефикацию: музеи создаются нами для того, чтобы нам самим рассказывать о нашем же прошлом; они множатся, а экспонаты этих музеев становятся все моложе. Так происходит, во-первых, в результате резкого увеличения количества произведений искусства по сравнению с предшествующими Новому времени веками. Во-вторых — говоря о более поздних процессах, — благодаря сперва авангарду, а затем авангардизму постмодерна, который изначально был призван очистить культуру от музейного багажа, но, на деле, только ускорил процесс музеефикации. Произведения модерновых художников устаревают, прежде чем высыхают краски, «они попадают без промежуточной стадии в музей», — писал еще в 1925 году Ханс Титце.

В большинстве своем музеи создаются все-таки в память о прошлом, пусть оно и становится все моложе и моложе. Но в 2013 году прошлое наконец догнало настоящее, и появился музей события, которое не только не окончилось, но и в итоге не состоялось. В июне того года в уже известном на весь мир парке Гези в Стамбуле был открыт Музей Революции, совершавшейся, как казалось, на площади Таксим. Что это за музей, как он возник, что в нем было выставлено и куда это все делось? На эти вопросы я получил ответ от одного из его создателей — Исы Артара.

— Иса, когда вам пришла в голову мысль о подобном музее?

—1-го июня, после большой полицейской атаки накануне. Тогда полицию вытеснили с площади Таксим и построили баррикады. С предложением открыть музей пришел мой товарищ из Технического Университета Иылдыз. Я сам изучаю историю искусства в Университете Изящных Искусств им. Архитектора Синана, и я эту идею поддержал.

— Не странно ли было создавать музей события, которое еще не закончилось? Что вы думали по этому поводу?

— Да, сейчас оглядываясь назад, понимаю, что было бы правильнее назвать это выставкой, экспозицией. Не Музеем Революции, а Экспозицией или Галереей Сопротивления.

— Откуда взялось название «Музей Революции», и считаете ли вы его оправданным?

— Люди, создававшие музей, все были революционеры (слово «Devrimci» дословно переводится как «революционер», но в контексте современной Турции оно значит скорее «человек прогрессивных левых политических и социальных взглядов»; так, организация Devrimci Müsülmanlar свое название на английский переводит как Progressive Muslims — П.И.), поэтому первым на ум пришло это название. Мы сразу взялись за дело, не прождав и дня.

— Кто, помимо вас, был в числе авторов этого музея? Представляли ли они какую-то единую политическую или социальную группу?

— Моего друга из Технического Университета Иылдыз зовут Баран Наиыр. Я сам член Социалистической Демократической Партии (SDP), и мы создали музей вместе с товарищами по партии. Но партийной гегемонии тут никакой не было, а подпись партии мы под проектом не ставили.

— Как выглядело помещение музея снаружи? Как он был устроен внутри?

— Мы не знаем, как это помещение использовалось и кем. Скорее всего, полицией. Одноэтажная бытовка, 4-5 комнат, но задние были в ужасном состоянии, и мы поначалу заняли только две комнаты.

— Кто предоставил вам это помещение?

— Никто. Если можно так выразиться, произошла «национализация». В парке Гези не было полиции, и все было спокойно.

— Где оно находилось?

— Музей был прямо у входа в парк Гези.

— Вход был платный?

— Нет, конечно, вход был свободный.

— Сколько музей проработал?

— Со 2-го по 11-е июня, то есть девять дней.

— Полиция или разведка интересовались вашим музеем?

— Не знаем, мы выгнали их с площади. Со всех сторон Таксима люди построили баррикады. Но разгром музея во время полицейской атаки на Таксим 11-го июня, показывает, что, видимо, им интересовались.

— Кто руководил музеем?

— Обычно за музеем присматривали я или мой друг Баран. Потом стали интересоваться и помогать наши товарищи по партии.

— Что представляла собой экспозиция? По какому принципу вы отбирали экспонаты в музей? Как понимали, что нужно зафиксировать в памяти, а что — нет?

— В музее были полицейские шлем, наколенник, налокотник, щит и металлическая загородка. Еще была кепка, принадлежавшая шоферу машины проправительственного телеканала NTV, которую люди захватили (когда канал снимал происходящее на площади, но отказывался показывать его по телевидению. — П. И.) в процессе восстания. Еще были всевозможные фотографии восстания. Позже люди стали приносить свои фотографии, стихи и т. д. Коллекция образовалась естественным образом. Полицейский щит, наколенники-налокотники и каску мы подобрали еще до создания музея. Все остальное собрали в первые два-три дня.

— Случалось ли вам приобретать экспонаты за деньги?

— Нет, такого не было, за деньги ни один экспонат куплен не был.

— А продать какую-то часть экспонатов не планировали?

— Нет, мыслей о прибыли у нас не было.

— Как вы считаете, это был музей искусства или исторический?

— Это было нечто далекое от художественной галереи, скорее музей истории, а точнее музей истории, «которая пишется у нас на глазах».

— Экспонаты подвергались какой-то художественной обработке или сразу попадали в музей?

— Некоторые полагали, что кепка водителя автомобиля NTV — это кепка таксиста, и негативно реагировали. Поэтому мы повесили над ней табличку, которая объясняла, что речь идет об автомобиле вещания NTV. Кроме того, под всеми фотографиями мы сделали подписи о времени и месте, где они были сделаны.

— Как вам кажется, не пытались ли вы как-то повлиять на развитие ситуации тем, как, что и когда вы выставляли в музее? Другими словами: не казалось ли вам, что ваш музей не столько рассказывает о прошлом (пусть и недавнем), сколько моделирует будущее (даже в столь небольших масштабах)?

— Цель музея заключалась в том, чтобы рассказывать людям о происходящем. Потому что те, кто приходили на Таксим в течение десяти дней, чтобы стать свидетелями сопротивления, отличались от непосредственных участников столкновений с полицией. Что касается музея — мы надеялись в будущем создать что-то получше. Мы думали о «дневнике революции».

— Выделяли ли вы в вашем музее какую-то передовую часть, «авангард» всей экспозиции?

— Приходящие больше всего интересовались полицейским щитом и шлемом, просили фотографироваться с ними. Поэтому иногда мы наряжали кого-то из наших товарищей полицейским, и посетители музея с ним фотографировались.

— Вы предполагали развивать этот музей?

— Планы были, мы хотели создать что-то более долговечное. Но пока мы только продолжим с экспозициями о «сопротивлении» по университетам.

— Что произошло с музеем после окончания массовых протестов?

— 11-го июня полиция прорвалась в парк. Некоторые либералы (т.е. менее радикально настроенные участники сопротивления. — П.И.) призывали не сопротивляться, говоря, что полиция займет только площадь Таксим и сорвет плакаты, а парк не тронет. Мы сопротивлялись, боролись много часов. Полиция пришла с обыском в знание нашей партии, задержали 60 человек (на момент записи, 09.22.2013, четверо из них под арестом). 12 июня я вернулся в музей. Все было разрушено, все экспонаты пропали. Больше я не возвращался в Гези.

— Где сейчас экспонаты из этого музея?

— Полицейские аксессуары наверняка забрали, но не думаю, что их стали снова использовать. Наверно, отдали старьевщику. А фотографии и рисунки — для полиции это просто бумага. Уничтожили.

Автор выражает благодарность Полине Ивановой (Ph.D. Candidate, Department of History, Harvard University) за помощь в поисках и работе над переводом с турецкого.